Виктория Макарская «Мой желтый ангел»
(Часть 3)
Я тогда действительно очень много зарабатывала со своей группой. Мы ездили
по корпоративам, свадьбам и бар-мицвам к разным богатым евреям — они очень
любили мой голос и платили высокие гонорары. Антон же в «Метро» зарабатывал
двести долларов и тут же отдавал их за квартиру. Когда цену подняли, он
метался, занимал, чтобы только не брать у меня, чтобы оправдаться в собственных
глазах, что хоть жилье оплачивает. Я все это потом узнала. Он переживал
страшно, ходил на кастинги, по студиям, режиссерам: возьмите, возьмите. Все
хором резюмировали: немедийное лицо. Понятно, что он выпивал, фактически
выходило, что пьянки-гулянки постоянно.
— Антон, ты понимаешь, что ни одного дня не бываешь трезвым?
— А что такого, мы там со всеми...
И вдруг без ора, без истерики, без нервов вскрылся такой нарыв! Я
просто онемела, вдруг дошло, как Антон страдает — ведь он же обещал, что у меня
будет все! А Макарский из тех мужчин, которые отвечают за свои слова, выполняют
обещанное. Меня так резанула его боль, что я разревелась, не зная, чем помочь,
и выскочила из дома. Он — за мной, догнал, остановил.
Это была одна из тех картинок, которые фотографируются памятью на
всю жизнь. Я обернулась: мы стоим на мосту, падает снег и его лицо — в желтом
свете фонарей. Мне уже хорошо знакомо это сияние! И голос внутри шепчет, что
если сейчас дать ему уйти, его ждет незавидная судьба. А следом мне буквально
показали его будущее, я увидела никому не нужного, одинокого, спившегося
человека, он прямо на моих глазах резко постарел, какие-то тени легли на лицо.
Я затараторила, повторяя и повторяя одно и то же: «Антоша, если ты сейчас
уйдешь, ты испортишь свою жизнь, ты будешь несчастен, нельзя, нельзя этого
делать». Я совершенно точно знаю, что уговаривала его не ради себя, спинным
мозгом почувствовав последствия — испугалась за него, а он — за меня: «Ты была
в таком состоянии, я подумал, что отведу тебя домой, потом все равно уйду».
Довел, уложил спать... и лег рядом.
Все вернулось на круги своя, проблемы с работой у Антона не решаются. У нас
постоянно тусовка собирается, стол накрывается за счет его бабы, то есть я даю
деньги, чтобы он пошел купил водки. Может, кому-то это и нравится, кто-то может
с этим мириться, но только не Макарский, ему это всякий раз как серпом по
одному месту. Антон буквально съедал себя! Иногда закусывая мною. И он ушел.
Плотно закрыв за собой дверь. На этот раз я не сумела удержать его.
Я перестала есть и спать. «Зачем держать человека?» — уговаривала
себя. Промучилась неделю и позвонила. Поняла, что Антон смертельно пьян. Он
отключил мобильник. Я бросилась его искать. Села на телефон, обзвонила всех,
нашла и легко вернула в дом — он не оказал сопротивления, просто не мог, был в
совершенно невменяемом состоянии. Не подумайте, что я его, как
краснокрестовская волонтерка, тащила на себе. Макарский, даже когда, напившись,
ничего не соображает, все равно продолжает бегать как тот петух с отрубленной
головой. Просто он уже был в шапке, примета такая: если Антон надел шапку,
значит, допился до чертиков, до бессознательного состояния.
Судьба испытывала Макарского, еще три года он оставался
практически безработным. Я отбивала нападения подруг: «Ну, поигралась и хватит,
зачем ты портишь свою жизнь из-за этого нищего актера?!» Самое обидное — то же
я слышала и от своей учительницы, которая была для меня архиважным человеком,
она просто ненавидела Антона: «Ты можешь стать звездой мировой величины, а этот
провинциальный еврей все погубит». Я терпела, но когда они стали говорить то же
Антону — что ж, ликвидировала и любимую учительницу, и всех подруг.
Сказав, что недостоин такой женщины, как я, он ушел в третий раз. Мне было
очень плохо без него, хотя безумно все надоело, постоянные скандалы и выяснения
отношений из-за глобального несходства во всем. Но было что-то выше моего
человеческого разумения, что руководило нами, это совершенно точно. Иначе не
были бы вместе. В этот раз мы жили, если это можно так назвать, порознь две
недели, бесконечные и изматывающие. «Пусть уходит, — думала я, — на помойке,
что ли, я себя нашла, гоняться за ним».
Мы встретились в доме у Любови Полищук, на дне рождения Леши
Макарова. Я, честно говоря, не знала, что он пригласит и Антона, подумала:
заеду, поздравлю и уйду. Меня совершенно потрясло, как замечательно выглядела
Любовь: красивая, молодая, как Лешина подружка, не как мама. И как ужасно
выглядел Антон! Вернее сказать, это был не Макарский, а какое-то жуткое,
несчастное существо, которое тупо бухало! Вся моя женская гордость куда-то
улетучилась — нет и не может быть речи ни о какой гордости в любви! — я думала
только об одном: надо любыми путями затащить его домой, любыми. И в третий раз
это было сделать уже безумно трудно. Делая вид, что ни о чем таком не помышляю,
я веселилась со всеми под шутки нашего друга, который уже несколько лет смешил
всю тусовку до колик в животе, а потом стал Гариком Харламовым. Оставаясь
серьезным и неулыбчивым, он сыпал и сыпал байками, уже его просили остановиться
— нет мочи, иначе разорвется нутро. Невесело было только Макарскому. Я
отключила амбиции и включила всю свою хитрость, заламывала руки, умоляла
буквально на коленях:
— Слушай, я не сплю, не ем, посмотри — у меня синяки под глазами. Ну, ты
ушел и ушел, ладно. Но мы же не чужие люди, помоги мне, проводи, побудь со
мной, заночуешь на кушеточке, просто чтоб и я немного поспала.
Он дал слабину:
— Хорошо, но учти, провожу, рядом, конечно, посижу, но все равно — уйду.
Никуда он не ушел, надо было только заманить его домой. Как уйти,
если он меня любит?! Нас тянет друг к другу так, что можно с ума сойти. Антоша
всегда говорит, что любит меня гораздо сильнее, чем я его. Кто может измерить
любовь?
И снова «мы смежены блаженно и тепло, как правое и левое крыло. Но вихрь
встает — и бездна пролегла от правого — до левого крыла!» Не было ни у него, ни
у меня уже сил бороться с этими враждебными вихрями, веявшими над нами.
Как-то в первую же совместную зиму я поймала «девятку», за рулем — огромный
мужчина с окладистой длинной бородой. Разговорились. Александр попал в тюрьму
по наговору и добрый десяток лет отсидел ни за что. Добрым десяток оказался, с
его слов, потому что он прочел Библию, уверовал в Бога, крестился. Жена его
дождалась, они обвенчались недавно:
— Знаешь, нам очень повезло с духовником. Давай отведу.
— Ну уж нет, в церковь не пойду, была как-то, лет семь назад, поговорила со
священником — хватило! Он мне сказал, что петь на сцене — дьявольское дело.
Теперь дома молюсь, — отказалась я.
Как в результате получилось, что я, забыв про свои дела, оказалась в храме —
ума не приложу. Александр привез меня в храм Успения Пресвятой Богородицы в
Путинках, прямо за «Ленкомом». Я была настроена скептически. Когда с вызовом
сказала отцу Алексию, что я — певица, у него аж глаза засветились: «Да ты что,
вот это да-а, несешь людям радость? Надо же! А ты понимаешь, что ответственна
за тех, кто тебя слушает? Ты пой, но так, чтоб после твоего концерта людям жить
хотелось!» Ну, надо ли говорить, что я взахлеб рассказывала Антоше про встречу
с необыкновенным священником. Антон никогда не снимал с себя креста, но в храме
не был с тех пор как крестился, как многие. Он встретился с отцом Алексием,
тоже впечатлился, мы стали ходить к священнику все чаще и чаще. Сначала просто
беседовали, было очень интересно. Но вслед за каждым походом в храм нас
колбасило еще больше, это был вообще какой-то ужас. Батюшка постепенно, очень
плавно и мягко вел нас. Мне внушал, что я должна слушаться мужа, прекратить
спорить с ним. А ему — что муж полностью берет на себя ответственность за свою
жену: «И если она не права — это твоя вина: не так воспитал, может, и не на той
женился, но это все равно твоя вина». И однажды Антон вернулся от него и
сказал: «Все — венчаемся!»
Он хотел купить кольца сам и только сам, но ему никак не удавалось
заработать, самые дешевые колечки были непосильно дорогим удовольствием.
Наконец я его устроила провести какую-то лотерею в казино, и он купил скромные,
легонькие, тонюсенькие, из белого золота — но такие дорогие! Макарский был
счастлив. И тут случилось такое...
Мы поссорились так, что я была уверена: это конец. Было настолько
страшно, что я даже рассказать не могу, честно, не могу — стыдно, больно,
невозможно вспоминать. После этого только в морду дать и уйти навсегда. Я чуть
не сошла с ума, не спала ночь, наутро надо было лететь на юбилей Бориса
Краснова в Киев. Весь самолет, полный гостей всех мастей, от Аллы Пугачевой до
Юрия Башмета, видел, как я прорыдала всю дорогу туда и обратно и три дня там,
прервавшись лишь на время исполнения песни на сцене. Я умывалась слезами и
думала, что как бы ни было тяжело, наши отношения закончились. Не могу больше
терпеть обид, нескончаемых претензий, занудства. Видимо, это же понял и Антон.
Невозможно друг без друга и невозможно вместе! Или мы просто поубиваем друг
друга.
И я сказала себе — о’кей, пусть будет так. К двадцать восьмому мая 2000
года, через год после первой встречи, год ада, ужасающего непонимания, мы
подошли с тем, что несмотря на любовь, пропасть между нами разверзлась
настолько, что не перепрыгнуть. Никак.
Я вернулась из Киева с готовым решением, еще обиженная настолько,
что видеть его не хотела. Против ожидания Макарский оказался дома и встретил
меня не то вопросом, не то утверждением: «Венчаемся...» В полном изнеможении я
упала ничком на диван, уткнувшись в любимую подушечку. И Бог свидетель: я не
знаю почему! — сказала «да». Ангел, мой Желтый ангел!
И через неделю, четвертого июня, отец Алексий нас обвенчал, не было никого,
кроме наших свидетелей, того самого бородатого Александра и его супруги
Татьяны.
Ни мне, ни Антону никогда не забыть этого счастливейшего дня, этих ни с чем
не сравнимых ощущений. Мы слились в единое целое, что-то такое произошло, что
стало ясно: это начало совершенно иного, нового пути. Нас словно что-то
отпустило! Будто и не было никогда этого страшного года, отвратительных сцен,
омерзительных по отношению друг к другу поступков. Все стерлось, ушло в
небытие. Я помню этот день до мельчайших подробностей: мы поехали в Парк
культуры имени Горького, шли через мост, держась за руки, Антон все время
поднимал руку и любовался тем, как сияет кольцо на пальце.
То, что соединено на небесах, человек не вправе разрушить — мы тогда это еще
не осознали, но уже прочувствовали. Стало ясно, что можешь — не можешь, надо
находить общий язык. Для нас началась совершенно другая жизнь.
Если бы вы зашли сейчас в наш дом, увидели бы голые стены. Нигде
ничего не висит. Я ликвидировала мини-юбки, кружевное белье, корсеты, чулочки и
подвязочки. Перестала пользоваться косметикой, стараюсь не накручивать волосы,
хожу в женственных туфельках — никакой платформы, агрессивных ботинок. В
принципе совсем не мой имидж — в элегантных длинных платьях, которые нравятся
Антоше.
Потому что этот симпатяга со сладчайшей улыбкой и добрыми глазами на самом
деле — домашний деспот, тиран и сатрап. Его мягкость и пушистость иллюзорны. Он
всегда добивается того, что считает нужным, кстати, и вне дома тоже — легко,
непринужденно и на мягких лапах, да так, что вы и сами не заметите, как уже
пляшете под его дудку, причем добровольно и с удовольствием. Изменить точку
зрения Макарского практически невозможно, мне удавалось только иногда.
Антоша теперь балует меня семейными просмотрами комедий, но! — только тех,
которые выбирает сам, считая качественными, а я сижу и скучаю по своему мистеру
Бину — он по-прежнему персона нон грата. Но когда Антон в командировке, я
достаю из тайничка колготки в сеточку, любимые сладкие духи, покупаю вяленых кальмаров
и лакомлюсь с наслаждением в компании мистера Бина.
Антон перестал топтать мои полы уличными ботинками, носит подаренные мной
тапочки — уже лет десять как носит, протер до дыр! Шлепает по полу голыми
пятками и запрещает их выбрасывать. Купила новые, точно такие же — нет, подавай
ему старые тапочки, джинсы и свитер. То же — с заношенной курткой, с
растоптанными кроссовками.
— Антоша, не позорь меня, перед людьми неловко!
— Я могу себе позволить носить то, что мне нравится?!
— Можешь.
— Вот и отстань от меня!
Под куртку он любит надевать тельняшку, у которой уже вся спина протерта до
дыр. Лето наступило: «Викусь, отнеси, пусть заштопают». И я иду и несу. В
ателье, где нас прекрасно знают, на меня смотрят как на ехидну: «Может, новую
мужу купить?» Как я могу объяснить, что ему нужна именно эта майка?! Пусть
перезаштопанная, но эта! Купить! Да у него шкаф вещами забит! Все наши
музыканты ходят в его шмотках! И мы, конечно, ссоримся, но теперь это выглядит
иначе. Как два обленившихся кота, поделивших наконец пространство, мягкими
лапами поцапываем друг друга — «уау-мур-мяу» — не ссоримся, только тешимся.
Одно вдохновляет, что он и меня не бросит, как те тапочки, когда стану старой,
больной, морщинистой, с отвисшей задницей старушенцией.
Антон и раньше не любил путешествий по модным курортам и фешенебельным
отелям, ему бы в лес с палаткой и костром, а сейчас его и вовсе стала тяготить
публичность. Отказывается давать интервью и вообще хочет уйти со сцены, из
профессии, говорит, что отвлекает людей, а не радует. Мечтает уединиться в
деревне, горюет, что в монастырь с женами не берут, а то б давно попросился.
Это его духовный путь.
Не надо думать, что после венчания все изменилось разом, как по мановению
волшебной палочки. Мы учились любить, нас еще лихо крутило и заносило год,
через два стало полегче, еще через два еще легче, а через семь мы наконец
поняли, что созданы друг для друга. Ошибаются те, кто говорит, что любовь с
течением времени неизбежно проходит. То, что проходит, любовью не является.
Любовь с годами только крепнет, приобретая новые, лучшие оттенки качества,
поднимаясь в цене, как хорошее вино. Но бутыль с вином поставил — и пусть себе
настаивается. А любовь настоящую надо выстрадать, выносить — и не девять
месяцев! — взращивать, культивировать, удобрять и защищать всю оставшуюся
жизнь! Наше с Антоном первое чувство нам казалось любовью, но это почти ничто
по сравнению с тем, что мы ощущаем теперь, через двенадцать лет! Описать
невозможно! Антон говорит: «Это еще что, вот в старости у нас будет любовь —
просто кайф!»
Когда случился «Нотр-Дам де Пари» и мой супруг с немедийным лицом стал
всеобщим любимцем Антоном Макарским, я потеряла голос. Чуть не в один день это
произошло: меня прооперировали — а он запел.
Теперь Антон стал добытчиком и кормильцем и наконец мог дать мне
все, как обещал. Меня прямо накрыло его любовью и нежностью. Я прекратила
выходить на сцену, стала только женой, что называется — за мужем. Так что байки
про то, что я принесла себя в жертву, — чепуха.
А что до обещаний Макарского, что у меня будет все: и платья, и
дом, и шуба — с одним пунктом вышла осечка. Наш дом мы строили-строили, но
когда наконец построили, выяснилось, что огромный и с виду прекрасный, он не
настоящий, дрянь, декорация. Не хочу повторяться, эта история многажды появлялась
в прессе. Антон, чувствительный к любым скользким моментам, склокам и тяжбам,
даже бросил мне однажды: «Давай не будем связываться. Бог с ними, пусть все
заберут». Но вот уж нет, слишком много его труда было вложено в этот теремок,
чтобы мы так легко от него отказались. Я — против, я — поборюсь.
Автоматически я стала вести все дела Антона, просто отбила и отстояла его у
всех крутых продюсеров. Как же он теперь мне благодарен: прыгал бы, говорит, по
сцене с хохолком, в джинсах, спущенных ниже задницы, рубил бы бабки для
попсовладельцев. Макарский сейчас абсолютно свободный творческий человек,
который никому ничего не должен. Знал бы он, чего мне это стоило. Его-то я
убедила, а у самой от ужаса волосы дыбом вставали: как, в какую сторону грести?
Макарский, кстати, говорит: когда человек произносит слово «я», от него
отлетают ангелы. А я все «я» да «я». Недавно он буквально вынудил меня снова
выйти на сцену — мой голос вернулся. Мы сделали совместную сольную программу.
Получилось здорово, зрители голосуют полными залами.
Антон бы рассказал нашу историю совсем иначе, типа: пришел, увидел, полюбил
— и хеппи-энд. Все у него всегда прекрасно, сплошной мармелад с шоколадом, не
от скрытности, а потому что он так воспринимает жизнь, помнит только хорошее,
за все благодарит. Я же решилась вынести сор из избы с единственной целью —
подсказать, где искать верное лекарство тем, кто еще мучительно пытается
бороться за любовь. И Антон, и я знаем точно, что не было бы нашей семьи, если
б не попали к мудрому духовному отцу.
Теперь мы — счастливейшая пара. Но есть в нашей жизни одна
печаль, пустотка, которую очень хочется заполнить. Мы думали усыновить ребенка,
но отец Алексий не благословил пока. Одному Богу известно, сколько слез я
выплакала. Никогда не избегала беременности, не делала абортов, то есть у нас
уже было бы одиннадцать детей, если в год по ребенку. Лучшие наши и израильские
врачи разобрали нас обоих на молекулы — нет ни единой причины, абсолютное
репродуктивное здоровье. Мы ездим по монастырям, к старцам, нам говорят: все
будет, ждите. Ждем... Но каждый месяц, когда выясняется, что я не беременна, —
у меня слезы. Антон со своим неистребимым оптимизмом и крепкой верой твердит:
«Родим, Викочка! Всему свое время. Не нам решать. Наше дело маленькое — делать то,
что супругам полагается! И просить». И я уже снова улыбаюсь, ведь рядом Антоша
и мой Желтый ангел — хранитель нашей семьи.
Меня часто спрашивают, каково жить с мужчиной, от которого без
ума тысячи женщин. Отвечаю: если встречу ту, которая не любит Макарского, она —
мой личный враг.
Я ошибалась, Антон никогда не был казановой — чего нет, того нет. Хотя
кто-то и сейчас может заблуждаться, потому что он по-прежнему на тусовках не
обойдет вниманием ни одну женщину, со всеми потанцует. Да если мы просто в поезде
едем с совершенно посторонними людьми, так я по полчаса жду, пока наш галантный
кавалер всем — совершенно незнакомым! — женщинам ручку не подаст, не поможет
выйти, вещи вынести.
Я люблю его настолько, что если в порядке абсолютного бреда
допустить, что Антон завтра скажет: «Полюбил другую и хочу уйти к ней», —
отпущу его с миром. Но не дай бог, она его разлюбит — я ее просто придушу.
Макарского нельзя не любить, потому что он прекрасен! Только вот с этим
невыносимым занудой жить тяжело, и он сам это признает. Впрочем, я никому и не
предлагаю. Это мой крест!
"Коллекция. Караван историй" №7, 2011
|